История создания усилителя «Бриг»

Когда в 1975 году появился „Бриг“, равных ему не было. Выпускаемые в то время усилители „Радиотехника-020” и „Элек­троника Б1-01” уступали „Бригу” буквально во всем. Министерство торговли сразу присвоило ему звание „товар повышен­ного спроса”. И действительно, несмотря на высокую стоимость, в Москве его можно было купить, только приплатив не меньше 25 рублей. По заключению английской фирмы-экспортера „Afif Ltd.”„Бриг” был признан полностью соответствующим требованиям западного рынка. Экспорт во Францию и Австралию, золотая медаль на Лейпцигской ярмарке… И все же главное – „Бриг” разрушил сложившееся представление о том, что из деталей отечественного производства и силами наших „убогих” инженеров, проводивших массу времени на овощебазах, создавать такую сложную технику, как hi-fi, нереально.

Именно тогда, когда западная аудиоаппаратура была доступна только „избранным”, „Бриг” вселил в меломанов надеж­ду, что в наших магазинах, наконец, станет продаваться аппаратура hi-fi. Прошло еще немного времени, и появились „сорат­ники” „Брига”: „Одиссей-010”, ,АмфитонА1-01”, „Кумир-001”, а также другие аудиокомпоненты отечественного производ­ства.

Но hi-fi, как и многое у нас, создавался не коллективами НИИ, а одиночками, которые вовсе не „стояли у истоков” в неподвижности – придя на пустое место, они брали на себя ответственность и, быть может, совершая ошибки, двигались в верном направлении не благодаря, а вопреки чуткому руководству…

Не будь в стране энтузиастов-одиночек, не было бы отечественного hi-fi и многого другого. И это не преувеличение. Ведь в соответствии с решениями Ленинградского обкома КПСС объединение „Океанприбор”, на котором создавались „Бриг” и „Кор­веты”, должно было осваивать производство не аппаратуры hi-fi, а кастрюль и сковородок.

Прототип „Брига” рождался в 1970 году в коммунальной квартире на тихой улице Каляева, в центре Ленинграда. Хотя такой термин, как „high-end”, тогда еще не был придуман, идея создания „бескомпромиссной” аудиоаппаратуры уже витала в воздухе.

Началось с того, что я и мой знакомый механик Б. Страхов захотели создать (конечно, для себя) сверхсистему для вос­произведения стереофонических грампластинок. Мы договорились сделать два ее образца на пределе наших возможно­стей, не ограничивая их стоимость и габариты. В мою задачу входило спроектировать систему, сделать чертежи, смонти­ровать и настроить изготовленные образцы. Страхов брался все достать, а отдельные детали и узлы изготовить на произ­водстве.

Этот грандиозный проект был, как ни странно, довольно бы­стро осуществлен – наверное, благодаря нашему энтузиазму и теперь уже не помню какому количеству спирта и водки, самой надежной валюты того времени.

А теперь представьте себе акустические системы – выше че­ловеческого роста, объемом 400 литров каждая, со скошенны­ми стенками, – задемпфированные изнутри тремя слоями рубероида; проигрыватель, смонтированный на стальной плите толщиной 15 мм; диск из латуни массой около 10 кг и тонарм из буковых реек, похожий на фюзеляж довоенного самолета. Головка звукоснимателя была фирменная.

Наиболее удавшейся частью стереосистемы оказался усили­тель на транзисторах с фантастическими по тем временам па­раметрами: мощность 50 Вт/канал, нелинейные искажения 0,1%, полоса частот 5-50000 Гц, но что удивительно – этот усилитель совсем неплохо звучал. Тогда он превзошел по зву­ку усилитель фирмы „Dynaco” и, как мне казалось, мой ста­рый ламповый усилитель на 6С4С.

Хорошее звучание усилителя я объяснял применением изо­бретенных мною в 1967 году „троек” – симметричного квазикомплементарного выходного каскада, который впоследствии был использован в усилителе „Бриг”. Как выяснилось позже, аналогичное техническое решение то­гда же было предложено Питером Волкером и использовано в усилителе „Quad 303”.

Больше всего хлопот доставили нам акустические системы. Никогда не забуду, как мы обклеивали их изнутри рубероидом – с использованием расплавленного битума на лужайке перед га­ражом и затем перевозили к месту назначения. Вообразите себе ящик, напоминающий гроб, только гораздо большего размера, водруженный на крышу крохотного „Запорожца”, который мед­ленно (чтобы не сломать рессоры) плывет по улицам города со стороны крематория. Прохожие все как один столбенели и оста­вались так, пока мы не исчезали из поля зрения.

Теперь я сам удивляюсь, какой титанический труд мы за­тратили на это, казалось бы, малополезное дело – вместо того чтобы заниматься карьерой, защищать диссертацию и т. п. И все же усилия, как оказалось, не пропали даром. Те, кто слы­шал „гробы” (так их называли мои друзья), до сих пор вспоми­нают удивительно проникновенный бас этой стереосистемы, которым, как мне кажется, она обязана уникальным громко­говорителям фирмы „Telefunken” военных времен.

Среди знакомых, которые восхищались стереосистемой и часто приходили ко мне послушать музыку, были Алла Каляе­ва и ее муж, известный теоретик джаза Ефим Барбан. В настоящее время музыкальный комментатор русской службы „Би-Би-Си”, известный под псевдонимом Джеральд Вуд.

Прослушивание авангардного джаза и „Страстей” Баха, а так­же интересные встречи и большое количество алкоголя состав­ляли основное содержание наших тусовок тех времен. Алла бы­ла душой и организатором таких тусовок. Природа наделила ее незаурядным умом и привлекательностью, а также способно­стью хорошо делать многие вещи, в том числе прекрасно готовить. Немудрено, что вокруг Аллы вращался, чуть ли не весь петербургский андеграунд, а позже, когда мы занялись hi-fi, около нее ста­ли виться самые высокопоставленные чинов­ники, и среди них начальник 10-го главного управления Министерства судостроительной промышленности Н. Свиридов. Именно по инициативе Свиридова на объединении „Океанприбор” было открыто направление по раз­работке и производству аппаратуры hi-fi, вме­сто кастрюль и сковородок.

Свиридов сам был необыкновенный чело­век. Работая во время блокады главным инженером Ленинградского дома радио, он вместе с О. Берггольц из танка вел репорта­жи с передовой. Организовывал в только что занятом нашими войсками Берлине звукоза­пись подписания акта о капитуляции Герма­нии. Именно благодаря Свиридову из бер­линского и дрезденского радиоцентров тогда же было вывезено в СССР, а не уничтожено, высококлассное студийное оборудование и часть магнитных записей великих немецких музыкантов – Фуртвенглера и др. Интерес к звукотехнике у Свиридова возник еще в молодости, когда он и мой отец вместе делали – ради собственного удовольствия – высококачественные радиолы (hi-fi существовал только в такой форме).

Когда Свиридов предложил имевшей уже степень кандидата наук Каляевой стать на „Морфизприборе” (Научно-исследовательский институт в составе объединения „Океанприбор”).руководителем отде­ла по разработке товаров народного потребления (так условно называлось направление hi-fi), то оба они вспомнили обо мне.

В то время судьба меня не баловала. Я инженерил в одном из медицинских институтов, поэтому с предложением заняться лю­бимым делом немедленно согласился – и стал первым сотруд­ником, принятым в 1973 году во вновь организованный отдел. Помню, как в процессе обсуждения тематики отдела мне задали вопрос: „Какое изделие можно быстро разработать и освоить в производстве?” Я самоуверенно ответил: „Мой усилитель”.

Не прошло и трех месяцев после того, как мы получили са­мое элементарное оборудование, и макет „Брига” – тогда еще „на фанере” – зазвучал. Его основой действительно стал мой домашний усилитель, хотя отдельные узлы его были переработаны. Например, в моем усилителе все p-n-p-транзисторы бы­ли германиевые. Чтобы перейти на кремниевые транзисторы, пришлось превратить, квазикомплементарный выходной кас­кад, который имел коэффициент передачи единицу, в усили­тель напряжения с коэффициентом три. Это решение позволи­ло использовать в „мощнике” низковольтные p-n-p-транзисторы типа КТ 361. Других тогда просто не было. Следующее нов­шество – дискретные регуляторы тембра и громкости – ро­дилось после того, как под кроватью в ящике со старыми дета­лями я обнаружил платы от немецких переключателей на 24 положения. Без каких-либо конструктивных доработок пла­ты были скопированы и стали основной частью регуляторов всех усилителей „Корвет”.

Одновременно с разработкой „Брига” я решительно взялся за головку звукоснимателя. Имея за плечами опыт создания „спермофона”, я не сомневался в успехе. Хотя меня могла ждать и неудача: дело в том, что иглодержатель хорошей го­ловки (а о плохой не могло быть и речи) должен изготавли­ваться из особо тонкостенной алюминиевой трубки с толщи­ной стенки 15-20 мкм, которую в СССР тогда не умели делать. Моей „находкой” стал „стратегический” материал бериллий, у которого соотношение плотности и модуля Юнга таково, что выполненный из этого материала иглодержатель даже в виде цельного стержня мог обеспечить прекрасные механические параметры головки. Замечу, что в 1973 году головки звукоснимателя с бериллиевыми иглодержателя­ми за рубежом еще не выпускались.

К изготовлению бериллиевых иглодержа­телей были подключены лучшие технологи „Морфизприбора”; я предложил для прора­ботки мокрую (без образования пыли) технологию. Бериллиевая пыль, вдыхаемая человеком, вызывает неизлечимое воспаление легких, которое влечет за собой смертельный исход. И все равно разразился скандал. В адрес руководства и в другие органы поступил донос, где мое предложение использо­вать бериллий в головке рассматривалось как провокация, результатом которой может стать массовое отравление работников. Чем мне это угрожало – думаю, вы догадывае­тесь. Скандал был чудесным образом пога­шен после того, как где-то там „наверху” Ка­ляева сказала, что верит мне беспредельно. Только тогда я ощутил все ее могущество.

Помню, однажды Алла Николаевна, все­гда безоговорочно принимавшая мои техни­ческие предложения, не выдержала. С ней случилась легкая истерика, когда она впервые увидела макет тонарма с демпфером в виде огромного шара. „Никаких ша­ров не будет, пока я здесь работаю!” – вскричала она. Однако отношение переменилось, когда художник Н. Слесарев подго­товил планшет с изображением проигрывателя в форме неопо­знанного летающего объекта, внутри прозрачногокорпуса ко­торого сверкал магический шар тонарма. Правда, официаль­ное отношение к летающим тарелкам было в те годы крайне отрицательным, и проект проигрывателя в таком виде не по­лучил поддержки.

В наш отдел входили сектор разработок, сектор конструкто­ров и группа художников, я же в этом образовании вначале был неформальным лидером. В технических отчетах это отража­лось следующим образом: Каляева – руководитель темы, Лихницкий – руководитель основных направлений исследований. Меня это шаткое положение не удовлетворяло, тем более что единственная устраивающая меня вакантная должность начальника сектора разработок была обещана заместительнице Каляевой по прозвищу Машка-Бумажка. Я уже готов был вы­двинуть ультиматум, когда мою судьбу решил случай.

Как-то Каляева, Машка-Бумажка и я были на приеме у глав­ного инженера объединения Р. Бальяна. Добиваясь решения очередного вопроса, Каляева смахнула слезу кружевным платочком, надушенным, кажется, „Шанелью № 5”. Бальян тро­гательно суетился вокруг „мадам”, пытаясь ее успокоить. Вдруг этот изящно сыгранный спектакль был прерван грубым голосом Машки-Бумажки: „Как вы смеете доводить до слез Ал­лу Николаевну!” Бальян мгновенно выпрямился и ледяным го­лосом сказал: „Выйдите вон!” – а когда та закрыла за собой дверь, добавил: „Я не допущу, чтобы М. когда-либо руководи­ла людьми”. После этого случая меня, беспартийного, доволь­но быстро назначили начальником сектора разработок, глав­ным конструктором усилителя „Бриг” и руководителем темы по исследованию и разработке электропроигрывателя и голов­ки звукоснимателя „Корвет”.

Дела у нас пошли на удивление хорошо. В 1974 году уже поя­вились опытные образцы усилителя „Бриг” с золотистыми ли­цевой панелью и ручками, поразившими тогда всех, макеты го­ловки звукоснимателя с бериллиевым иглодержателем, акусти­ческие системы с корпусом, задемпфированным материалом „Агат”, и даже первый вариант электропроигрывателя.

Познакомившись со всем этим, Свиридов остался очень дово­лен и предложил нам организовать в Москве „шоу с демонстра­цией чуда”. „Шоу” состоялось в кабинете министра судострои­тельной промышленности Бутомы. Министр часа два крутил ручки „Брига”, радуясь, как ребенок, разглядывал наши маке­ты, задавал наивные вопросы и внимательно выслушивал объ­яснения, а потом позвонил председателю Военно-промышлен­ной комиссии при ЦК КПСС Л. Горшкову и попросил его за­ехать: мол, есть что посмотреть. Бутоме было хорошо известно, что Горшков – страстный хайфайщик и уже много лет добива­ется от ВНИИРПА (Всесоюзный научно-исследовательский институт радиовеща­тельного приема и акустики, который считался тогда мозговым центром страны по созданию звукотехники) им. А. С. Попова разработки отечественно­го hi-fi, а там очень умело доказывают, что этого сделать нельзя.

В кабинете министра были уже собраны все замы и началь­ники главных управлений, когда приехал Горшков.

Молча, в сопровождении Бутомы Горшков обошел горы при­везенной нами западной аппаратуры и горку поменьше наших макетов и образцов, после чего все расселись по местам. Поя­вились графики и таблицы, затем с докладом выступила эффектно одетая Каляева. Зрелище было великолепным, Свири­дов, сидевший с министром в первом ряду, торжествующе улы­бался.

Выслушав доклад, Горшков задал только один вопрос: „Ка­кие транзисторы стоят на выходе усилителя?” Каляевой это бы­ло неизвестно, но она не растерялась и через головы высокопо­ставленных лиц крикнула мне: „Анатоль, какие там у нас тран­зисторы?”

Шоу оказалось очень продуктивным. У Горшкова было по­лучено разрешение использовать в „Бриге” электроэлементы, предназначенные только для спецтехники (в том числе танталовые конденсаторы), и огромная по тем временам денежная премия из фонда министра.

Дня через три после описанного шоу весь „генералитет” ВНИИРПА был вызван в Кремль, где Горшков встретил при­бывших вопросом: „Как вы могли допустить, чтобы какой-то Судпромвас обставил?” В вину ВНИИРПА ставилось, прежде все­го, отставание в области разработки усилителей. Крутые разбор­ки продолжились в самом ИРПА. На одной из них начальник лаборатории усилителей Крутиков скончался от инфаркта.

Почему „чудо” родилось в „Морфизприборе”, а не во ВНИ­ИРПА или где-нибудь в другом месте? Думаю, что благодаря условиям, которые в научно-исследовательских институтах со­циалистического образца обычно не сочетаются. Прежде все­го, дело возглавили три неординарные личности, и притом еди­номышленники. Я знал тогда, что надо делать и как это тех­нически осуществить, Каляева была способна выбивать все, что для этого было нужно (оборудование, помещения), подключать для выполнения работ любые службы института, а Свиридов обеспечивал нам в министерстве зеленый свет и щедрый денеж­ный дождь, узнав о реальном масштабе которого читатель усом­нится, наверное, в рентабельности всей нашей деятельности то­го периода. Все остальные участники, а их было немало, ока­зались вовлеченными в процесс, который, как известно, пошел.

Как могло случиться, спросите вы, что какой-то самодельщик „потянул” такое сложное техническое направление? Де­ло здесь в необычном методе самообучения, которым я всегда пользовался (кстати, из-за него я был двоечником в школе и поздно окончил институт). Я считал, что нельзя стать хорошим специалистом, получая только систематическое образование, то есть, читая и запоминая учебники, пусть даже самые луч­шие. Книг от корки до корки я не читал, а брал из них только те знания, которые требовались мне для решения сиюминут­ной, вполне конкретной задачи, и немедленно применял их (самодельчество давало мне такую возможность). Задачи же, ко­торые я тогда перед собой ставил, так или иначе были связаны с качеством звучания.

Важно и то, что звуковоспроизводящую аппаратуру и тех­нические знания я всегда рассматривал только как средство для достижения эстетических целей. Иначе говоря, кайф я ло­вил не от изящных теорий или технических решений, а от му­зыки. Разве можно, спросит читатель, вникать в сложные тех­нические вопросы, не имея систематических знаний, только под действиемкайфа? Ну, а как, по-вашему, ребенок учится говорить, не имея систематических знаний о языке? Я убедил­ся на опыте, что если вооружиться большим количеством по­собий по одному вопросу, пусть даже очень трудному, то, вчитываясь в сделанные разными авторами объяснения одного и того же, кое-что можно понять. Кроме того, я усвоил, что лег­че разобраться в сложном техническом вопросе по книгам, не написанным на русском языке, а переведенным с английско­го. Кстати, многие из книг по звукотехнике советских авторов мне и по сей день непонятны.

Погружаться в технику меня заставляло, прежде всего, мое увлечение музыкой – и, конечно, червь сомнений. Сомневал­ся я тогда во всем: в своих знаниях, в авторитетах, в общепри­нятых и непризнанных истинах. В то же время я верил в непо­грешимость науки, в красоту и порядок, царящие на ее верши­нах, и верил, как я теперь думаю, напрасно.

Тогда я обнаружил, что сведения, накопленные механикой, акустикой, теплотехникой, электроникой и т. п., имеют один фундамент. Хотя в каждой науке используется свой язык, по существу эти знания дублируют друг друга. Универсальность знания подтолкнула меня к изучению общей теории систем, которая помогла мне выработать навык быстрого „внедрения” в незнакомые для меня области познания.

Став начальником сектора (в моем подчинении оказалось около 30 человек), я столкнулся с необходимостью быстро при­нимать решения. Червь сомнений, все еще живой, действовал на меня парализующе. Неотложные вопросы сыпались тогда как из рога изобилия, и я откладывал решение многих из них до утра, часто лишая себя отдыха и сна. К счастью, оказалось, что принимать решения – это так же просто, как, скажем, ездить на велосипеде. Требовался лишь навык, и его я приобрел за несколько недель.

Работу удалось организовать нестандартным образом. Я рас­суждал так: есть дирижер, знающий, куда надо идти и как это движение обеспечить технически, – это я. Есть три-четыре со­листа, которые могут исполнять свои партии, – это элита сек­тора. Остальные, а их было около 25 человек, должны обслу­живать меня и элиту.

Обслуживающая часть сектора была разделена на четыре группы:

1) группа документации. В ее функции входило превращать любую почеркушку, исходящую от элиты, в чертеж или тексто­вый документ;

2) группа информации. Занималась добыванием зарубежной информации о hi-fi, причем не только текущей, но и всего, что было на эту тему опубликовано за последние 10-15 лет. В за­дачу группы также входило оперативно готовить переводы ста­тей с английского, немецкого и японского языков;

3) группа субъективной экспертизы. Должна была занимать­ся сравнением звучания разработанных нами образцов и ино­странной аппаратуры. Помню, что руководство „Морфизприбора” никак не могло взять в толк, зачем для этого понадобил­ся старший научный сотрудник с большим окладом и специ­альная, отделанная деревом и звукопоглощающими материа­лами комната прослушивания. Позже эта комната была оценена по достоинству, так как стала местом посиделок высшего руководства;

4) четвертая группа размещалась в отдельной комнате и име­ла загадочную вывеску „Группа ресурсов”. Эта вывеска всегда привлекала внимание инспектировавших нас чиновников, и мне приходилось откровенно объяснять, что руководитель этой группы, вооруженный коньяком и шоколадными конфетами, может достать любые комплектующие и остродефицитные ма­териалы, включая бериллий, в течение недели, а не через год, как это делается официальным путем. Мне кажется, именно благодаря такому разделению труда деятельность сектора разворачивалась в разных направлениях и очень быстро.

Чтобы обезопасить нашу работу от не­ожиданных срывов, а также освободить себя от мелочевки, я внедрил в секторе сетевое планирование с текущим расче­том критического пути на ЭВМ. Но про­ектирование „Брига” по-прежнему оставалось под моим неусыпным и детальнейшим контролем. Даже Владимир Ратаев, входивший в элиту сектора вполне самостоя­тельный специалист по усилителям, ежедневно получал от меня жесткие письменные задания: что отмакетировать, что измерить и т. п. Даже художественный проект усилителя делался в стро­гом соответствии с моим эскизом. Я признателен автору проекта Н. Слесареву за то, что он с исключительной деликатностью, уточ­нив в основном размеры ручек и расположение надписей,отнес­ся к предложенному мной облику „Брига”.

Романтическая стадия создания образцов „Брига” конча­лась. Начинался скучный этап разработки и согласования кон­структорской документации на усилитель. На согласование до­кументации по стандарту отпускалось в общей сложности де­вять месяцев. Нас, естественно, это не устраивало. Впрочем, я заметил тогда, что больше всего времени уходит на предвари­тельное рассмотрение документов мелкими служащими, а на­чальники, от которых, собственно, требуется только подпись, в них даже не заглядывают, – и стал применять следующую тактику. Минуя клерков, я стремительно врывался в кабинет их шефа и нагло, без предисловий требовал: „Подпишите!” Как ни странно, этот прием действовал безотказно. Объяснение тут простое: даже в самых важных чиновниках жил затаенный страх, который просыпался в них при одном предположении, что за нахальством посетителя „кто-то стоит”. Когда же при­ходилось работать с клерками, решение любого вопроса не толь­ко затягивалось, но и сопровождалось пустяковым по сего­дняшним меркам вымогательством некондиционного образца аппаратуры, коньяка или конфет.

И все же самым серьезным испытанием для меня, не имевше­го опыта работы на производстве, было освоение „Брига” на за­воде „Водтрансприбор”, которое к тому же неожиданно приоб­рело идеологическую окраску. По решению Ленинградского об­кома КПСС разработка и освоение усилителя „Бриг” попали в список социалистических обязательств Ленинградской обла­сти, которые должны были быть выполнены в 1975 году.

Освоение началось в июне 1975 года, и, хотя оно было труд­ным, ничто тогда не предвещало грозы. Понимая, что наиболь­шие усилия придется затратить в конце дистанции, в августе месяце я попросился в отпуск. Причин не отпустить меня то­гда вроде не было, и я улетел в Закарпатье подкормиться фрук­тами и отведать молодого вина. Через 20 дней, можно сказать в разгар моего отдыха, я был вызван из отпуска телеграммой.

У дверей своей квартиры я увидел заплаканную Машку-Бу­мажку, которая дрожащим голосом сообщила мне: „Твой „Бриг” горит!” Я бросил дома вещи, и мы поехали на завод. По дороге я узнал, что за время моего отсутствия было изготовле­но 300 усилителей, что в процессе настройки все они сгорали и что начальник цеха, где осваивался „Бриг”, демонстративно сложил сожженные выходные транзисторы в два ведра и по­ставил их на стол генеральному директору объединения „Океанприбор”. Об угрозе невыполнения социалистических обяза­тельств было доложено министру и в Ленинградский обком КПСС. По приказу министра начались кадровые перестанов­ки. Решение обкома было лаконичным: если „Бриг” не будет освоен в срок, все руководство объединения „Океанприбор” и завода „Водтрансприбор” положит партбилеты на стол. Нача­лись гигантские по масштабу разборки и поиски виновного. На производственных совещаниях произносились пламенные ре­чи о том, что усилитель „Бриг” „не серийно-пригоден”. Надо мной и Каляевой нависла тогда грозо­вая туча. Естественно, в отделе нача­лась паника. Все разработчики из мое­го сектора были мобилизованы на на­стройку „Бригов”, как на фронт.

Когда я, отдохнувший и загорелый, а главное, совершенно спокойный, поя­вился на заводе, в доведенных до отчаяния людях вдруг пробудилась надежда – хотя спокойствие мое объяснялось отдыхом в Закарпатье и, наверное, тем, что я был беспартийный, а значит, кроме увольнения мне ничего не уг­рожало. Не помню, как это было в деталях, только я взял то­гда на себя ответственность за освоение „Брига” при условии, что мне будут предоставлены широкие права вмешательства в технологию и организацию производства. И такие права были мне даны. В первую очередь, я считал необходимым перело­мить сложившееся у всех мнение, что усилитель „Бриг” не се­рийно-пригоден. Для этого нужно было быстро найти грубые нарушения технологии, которые допустил завод, и которые бы как-то объясняли положение дел. Долго искать не пришлось. Таких нарушений набралось много, но главные из них – это превышение температуры распайки печатных плат на установ­ке „волна” примерно на 50°С по сравнению с требованиями технологических стандартов, а также неправильное нанесение теплопроводящей пасты в месте соединения выходных транзи­сторов и теплоотвода.

Когда я доложил обо всем этом на производственном сове­щании, возглавлявшемся заместителем министра, гонор у заводчан мгновенно пропал, они, похоже, растерялись, ожидая больших разоблачений. А я уже знал главную причину сло­жившейся катастрофической ситуации. Дело в том, что освое­нием „Брига” занимался цех, который до этого собирал спец­технику, и работавшие в нем регулировщики получали на ней бешеные деньги. Переход на бытовую технику грозил сниже­нием заработка приблизительно в 2-3 раза. В период же освое­ния изделий рабочие по закону получали средний заработок за предыдущий период и потому были заинтересованы в том, что­бы освоение тянулось как можно дольше. Регулировщики це­ха были настоящие асы, и разоблачить их было сложно. Мы никак не могли уловить момент, когда сгорал усилитель. Но выход из положения был найден. Я предложил цеху ввести по­операционную настройку и регулировку „Брига”. Технологию мы составили таким образом, что каждый регулировщик, пе­ред тем как начать свою операцию, должен был принять рабо­ту у предыдущего. Поскольку виновный в сжигании усилите­ля тут же локализовался, „саботаж” прекратился. С этого вре­мени на складе готовой продукции появились первые образ­цы. Хотя успех был налицо, ситуация казалась мне неустой­чивой, и я, не теряя времени, потребовал от уже пришедшего в себя руководства перевести цех из режима освоения в режим серийного производства со сдельной оплатой труда. Руковод­ству хотелось побыстрее отчитаться перед обкомом партии, по­этому моя идея была принята, несмотря на возмущение рабо­чих. Дальше все пошло как по маслу. К намеченному обкомом сроку 100 изготовленных цехом усилителей „Бриг” лежали на складе готовой продукции, а среди любителей hi-fi постепен­но начинался ажиотаж.

Усилитель еще не поступил в продажу, а уже два образца были тайно вывезены со склада на прослушивание к моему при­ятелю М. Юдковскому, который был тогда счастливым обладателем акустических систем „Lancaster” фирмы „Tannoy” и моего самодельного усилителя, о котором я рассказал внача­ле. Меня на этом прослушивании не было, и поэтому, когда мне позвонил В. Зуев и сообщил: „Бриг” звучит хуже, чем твой старый усилитель”, – я не поверил и поехал к Юдковскому разобраться, что там происходит.

Автор статьи: Анатолий Лихницкий (a.k.a.AML+)

Из сайта Анатолия Лихницкого aml.nm.ru

Журнал АудиоМагазин № 4 (9) 1996